Японский стол «котацу» — как согреться холодной зимой

Японский стол «котацу» — как согреться холодной зимой

Котацу – традиционный японский предмет мебели. Это невысокий стол со встроенным во внутреннюю часть каркаса электрическим нагревателем, и накрытый одеялом или легким футоном, поверх которого кладется столешница.
Зимы в Японии довольно мягкие, без резких перепадов температур, но в межсезонье в домах может быть довольно прохладно, особенно если речь идет о традиционных японских домиках, у которых очень тонкие стены. А так как электричество в Японии дорогое, японцы предпочитают обогревать не помещения, а самих себя. Поэтому в особенно холодные дни они собираются за котацу. Температуру современных нагревателей, встроенных в стол, можно контролировать с помощью переключателя, а футон, которым накрывают котацу, прекрасно сохраняет тепло. За котацу сидят на специальных подушках дзабутон или же прямо на полу, накрыв ноги футоном.

Но котацу – это не только способ согреться. Это своего рода семейная традиция, которая выполняет множество коммуникативных и воспитательных функций. Поскольку японцы много времени проводят на работе, то очень ценят домашний уют и своих родных. Собираясь за котацу, они лучше чувствуют единение с близкими, ведь таким образом можно не только устраивать семейные ужины, но и работать, учиться, смотреть телевизор, читать или же играть в настольные игры. Котацу сближает членов семьи во всех смыслах. Если же человек живет один, он может полностью забраться под котацу и почувствовать себя защищенным и умиротворенным, как бывает в детстве, когда мы строим для себя шалаши и прячемся в них, как в маленькой крепости. Особенно любят котацу домашние животные. Коты с удовольствием забираются под накрытый одеялом столик и могут там спать часами.

И хотя под котацу греют в основном ноги, накрывая их одеялом, этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в тепле в холодное время года.

Роль котацу в жизни японцев.

В типичном японском доме, который все еще можно найти в сельской местности, но также и в больших городах, татами продолжают лежать на полу.

В гостиной есть низкий столик (котацу) в центральном месте. На самом деле это деревянная рама с 4 ножками. Толстое одеяло проходит над ним, и лист столешницы положен поверх него. Семья может сидеть за столом, положив ноги под одеяло, где зимой горит небольшой электрический обогреватель.

Раньше это была традиционная передвижная японская печь для обогрева (хибати). С одеялами на ногах тепло удерживается под столом. Это важное место в доме, потому что люди много сидят вместе.

Японская школьная форма «Тип I» и «Тип II». Триумф гендерной идентичности

В зимние месяцы в Японии котацу часто является центром семейной жизни. Вечером члены семьи собираются вокруг котацу, чтобы насладиться едой, телевидением, играми и беседами, сохраняя при этом нижнюю половину своего тела в тепле. Говорят, что «оказавшись под котацу, все ваши заботы исчезают, когда знакомое тепло берет верх, и вы полностью расслабляетесь».

Даже в современных домах люди могут иметь современные западные столы и стулья, но использование котацу продолжает оставаться в моде. Большинство японских домов не изолированы в той же степени, что и западные дома, и не имеют центрального отопления. Отопление стоит дорого из-за отсутствия утеплителя и сквозняков в доме. Котацу-относительно недорогой способ согреться зимой, так как футоны задерживают теплый воздух. Семьи могут сконцентрировать свою деятельность в этой области дома, чтобы сэкономить на затратах энергии. Летом одеяло можно снять, а котацу использовать как обычный стол.

Поскольку дома маленькие, количество комнат ограничено, а пространство часто зарастает вещами, гостиная обычно тоже используется как спальня. Вечером «футон» (тонкий тип матраса) снимается со шкафа (ошире) и распределяется по татами, чтобы превратить комнату в спальню. Утром футон снова кладется в шкаф.

История котацу начинается в период Муромати в четырнадцатом веке. Его происхождение начинается с японского кулинарного очага, известного как ирори. Ирори представляет собой квадратную яму на полу, облицованную камнем, оборудованную регулируемым крючком — называемым джизайкаги ( 自在 鉤 ) и обычно состоящую из железного прута внутри бамбуковой трубки — используется для поднимать или опускать подвесной горшок или чайник с помощью прикрепленного рычага, который часто имеет декоративную форму в форме рыбы. Древесный уголь был основным методом приготовления и разогрева в традиционной японской семье и использовался для обогрева ирино.

Сборник Русских Стихов На Японский Лад.

К четырнадцатому веку в Японии была представлена ​​платформа для сидения irori, и ее функция приготовления пищи стала отделена от функции сидения. Поверх деревянной платформы было помещено стеганое одеяло, известное как оки, которое улавливало и локализовало тепло угольной горелки. Этот ранний предок современного котацу назывался хори-готацу.

Подвижный котацу был создан позже, исходя из концепции хори-готацу. Это kotatsu произошло с популярным использованием циновки татами в японских домах. Вместо того, чтобы поместить угли в ирири, они были помещены в глиняный горшок, который был помещен на татами, чтобы сделать котацу переносимым. Этот более современный стиль kotatsu известен как oki-gotatsu . Слово оки-готацу ( 置 き 炬 燵 ) происходит от кандзи 置 き (оки), означающего размещение, 炬означает факел или огонь и 燵 означает грелку для ног.

В середине двадцатого века древесный уголь заменили электричеством в качестве источника тепла. Вместо того, чтобы располагать подвижный глиняный горшок с углем под котацу, можно было прикрепить электрическое отопительное устройство непосредственно к раме котацу. Таким образом, котацу стал полностью мобильным с электричеством и стал общей чертой японских домов зимой.

Рубрики: Любопытные факты о японцах. Рубрики: География Японии.

Как я увидел темную сторону Японии

Почему в Японии не принято носить шорты, что означает знак «четыре пальца» и кому его показывают, по какой причине обычный человек становится затворником, как ниндзя выведывают промышленные тайны — об этих и других традициях, в которые не принято посвящать иностранцев, самиздату рассказал востоковед и японист Саян Чимидов, проживший в стране несколько лет.

Как-то раз, перед очередной моей поездкой в Японию, отец попросил меня добраться до храма Уса-Хатимангу и помолиться там богу войны. Я очень удивился: отец Японией никогда особо не увлекался, да и был там всего однажды, ещё в советское время. К тому же наша семья была довольно далека от религии — с чего бы вдруг? Тогда отец рассказал, что мой прадед дал обещание пленному японцу, с которым сидел в лагере на Дальнем Востоке, поехать в Японию и помолиться за него в Уса-Хатимангу. Моего прадеда осудили по 58-й статье. Он мог бы, вероятно, сгинуть на лесозаготовках, куда его первоначально распределили, но по счастливому стечению обстоятельств оказался в бухгалтерии и со временем стал заведовать всей финансовой частью лагеря. По роду деятельности он часто контактировал с бывшими японскими офицерами, которые отвечали за соблюдение порядка и работу японских военнопленных.

В качестве награды японец пообещал прадеду одну из реликвий в сокровищнице храма, принадлежащую его семье. У прадеда не получилось доехать. Как и у деда. Маршрут отца через Уса-Хатимангу тоже не проходил. Поэтому можно сказать, что с Японией меня связывают не только образование и работа, но и кармический долг. Если верить в карму, конечно.

Учась в университете, я приезжал в Японию каждый год на два-три месяца. Постепенно обживаясь там, стал замечать некоторые вещи, казавшиеся мне странными. Например, почему японцы не ходят в шортах? Точнее, ходят, но лишь очень немногие. Лето, жара, солнце нещадно палит, ты закатываешь штанины, протираешь ноги влажными салфетками, но всё равно весь сезон ходишь в брюках.

Когда я поднимал эту тему, японцы отвечали односложно: «Просто не нравится» или «Не знаю». Может быть, носить шорты неприлично, как в Чечне и мусульманских странах? Но вот же идёт по улице японец в кожаных трусах и сапогах по колено, и это абсолютно нормально, а в шортах не ходят. Ну ведь странно? Под «абсолютно нормально» я понимаю то, что у японцев не принято вмешиваться в личную жизнь другого человека. Как ты себя выражаешь — это твоё личное дело, покуда ты не нарушаешь правила поведения. Как-то я обратил внимание, что рядом со мной стояла девушка в розовых джинсах, у которых была только передняя часть, и покачал головой, а бабушка и дедушка, стоящие рядом, сделали мне за это замечание: мол, нарушаю приличия.

Поскольку я бурят и внешность у меня азиатская, меня часто принимали за своего. Поэтому и требования к моему поведению, столовому этикету и прочим общественным конвенциям были выше, чем к моим однокурсникам с европейской внешностью. Мне могли сделать замечание и даже отругать на улице, если я вёл себя как-то не так, потому что с первого взгляда не было понятно, что я иностранец.

В этом тексте мы рассказываем, как социальный и корпоративный строй Страны восходящего солнца подталкивает собственных граждан к самоубийству.

Однажды из-за этого я влип в историю: меня хорошенько побили якудза. Даже нос сломали клюшкой для гольфа. Иностранцев якудза не трогают, но из-за моей внешности и отсутствия акцента приняли меня за очень дерзкого японца. Я шёл по своему любимому токийскому району Кабуки-тё. Это место мне всегда нравилось: вдоль витрин магазинов, где продают наркотики, спокойно ходят проститутки, собак выгуливают без поводков, там всегда весело и шумно, полиция по договорённости с якудза туда не заходит. Другими словами, такой островок грязи в стерильном Токио.

На узкой улице позади меня раздался гудок автомобиля. Я был нетрезв, поэтому не сразу вспомнил, что обычные японцы никогда не сигналят. Не оценил я и тонированный чёрный мерседес, на котором обычно ездят якудза, которые не уважают японский автопром. Не принял в расчёт и бритого японца в чёрном костюме, который вылез разобраться, почему я не отхожу в сторону, когда мне сигналят, да ещё и ору на него. Ещё двоих японцев с клюшками, вылезших из машины, я уже оценил, но было поздно. Думаю, что тогда я легко отделался: всё могло кончиться гораздо печальней.

Иностранцев в Японии называют гайкокудзин (дословно «человек из другой страны»), однако среди большинства коренного населения распространение получил другой термин — гайдзин, то есть «человек извне» или «не наш человек». Трудно жить и работать, сохраняя спокойствие и невозмутимый вид, когда клиент, услышав твоё имя, спрашивает: «Ты что, не японец?» — и, получив отрицательный ответ, бросает трубку.

Несмотря на то, что японцы, скованные рамками нескольких уровней вежливости, никогда не назовут вас в лицо гайдзином, для них вы навсегда останетесь чужим. В этом и заключается главная сложность в жизни иностранца: ему никогда не стать японцем. Некоторые принимают правила игры и даже используют попустительское отношение к гайдзинам в свою пользу. Иностранцам прощают ошибки, за которые обычного японца могут наказать: например, можно не оплатить проезд, когда перепутал станции, ходить по улице в майке, ездить на велосипеде вдвоём, громко говорить и так далее. Однако для других ощущение постоянной отчуждённости становится невыносимой мукой.

С другой стороны, хоть гайдзинов и дискриминируют, к ним относятся, скорее как к неразумным детям, неспособным понять всю глубину японской культуры и традиций. Если приезжий сделает что-то не так, ему не станут делать замечаний. Всё равно белые обезьяны просто не поймут этого, или не пристало волосатым варварам об этом знать. Будут фыркать, плеваться, бурчать что-то себе под нос или жаловаться на их глупость воображаемому собеседнику. Максимум вызовут охрану или полицию. Иностранца никогда не побьют и не ограбят. Если человек выглядит как чужак, конечно.

Обычно японцы не подпускают к себе близко не то что иностранцев, но даже своих соотечественников. На табуированные темы с вами тоже никто не станет разговаривать. Я не знаю, как мне удалось получить эту информацию от своих японских друзей. Каких-то особых усилий я для этого не прилагал, знание японского менталитета тоже, как мне кажется, не помогло. Может, со временем, по прошествии нескольких лет они просто стали больше мне доверять. А может, такой я человек и люди хотят быть со мной искренними. Или у них просто не остаётся другого выбора.

Белые обезьяны — японское обзывательство

Эту историю рассказал мне мой друг Сузуки Исао. Он был необычным японцем: не слушал джей-поп и джей-рок, принципиально не ездил на машинах японского производства и на предложение сходить куда-нибудь мог ответить «не, я не хочу». Чтобы вы понимали, японцы никогда не отвечают «нет, я не хочу» на предложение куда-нибудь сходить. Они говорят: «Ну, посмотрим», «Э-э-э, ну, посмотрим» или «Ну, не знаю», иногда близкое нам: «У меня планы, но посмотрим» — другими словами, вежливо отказывают. Ещё Исао принципиально не работал сарариманом, типичным офисным сотрудником, и не выпендривался со своей индивидуальностью, как это любят делать японцы.

И самое интересное — Исао спокойно ходил в шортах.

— Почему из всех наших знакомых только ты ходишь в шортах? — спросил я как-то у него.

Знали мы тогда друг друга уже года четыре, объездили всю Японию, вместе проводили много времени, один раз даже подрались с бомжами под мостом где-то на окраине Осаки.

Тогда он надолго задумался. Обычно при неудобном вопросе он не задумывался, просто отшучивался или отвечал сразу.

— Знаешь, я думаю, что это даже хорошо. Я могу себе это позволить: не люблю жару и духоту.

Я не понял ничего из того, что он хотел сказать, но говорил он явно серьёзно, поэтому я решил надавить.

— Давай колись, не надо мне этой японской херни.

Он подумал ещё немного и сказал:

— В прошлом нечистым нельзя было носить штаны ниже колена. Поэтому сейчас шорты для многих — это как бы символ того, что ты бураку.

О буракуминах нам рассказывали на парах по истории Японии. Своеобразная каста неприкасаемых, люди, занимавшихся трудом, несовместимым с ритуальным японским понятием чистоты. Работники скотобоен и погребальных служб, кожевники, уборщики мусора считались нечистыми.

— Ну, знаешь, вот те японцы, которые на иностранках женятся, чаще всего бураку. Просто чистые японки за них замуж не выйдут. Семья не позволит, да и у детей могут быть проблемы. Никто этого не хочет.

Тогда я и узнал о списках бураку, доступ к которым предоставляют по запросу крупнейшим университетам и компаниям, — потомкам неприкасаемых до сих пор сложно попасть в престижное учебное заведение или устроиться на работу в крупную фирму. О частных детективах, которые узнают, буракумин ты или нет, и об оскорбительном жесте с четырьмя оттопыренными пальцами — его показывают человеку в знак того, что он животное и ходит на четырёх ногах, а буракумин и есть такое животное. Об унизительных листовках: если бураку селится в доме, где живут чистые японцы, на здании и на ближайших к нему столбах появляются листки с призывами убираться и с риторическими вопросами: «А человек ли буракумин?»

— В детстве меня особо не унижали, потому что я жил в районе, где исторически селились нечистые. Но потом, когда поступил в университет, мне пришлось тяжело. Я поэтому и поехал учиться в Россию: пусть там и не любят азиатов, но жить проще, чем в среде, где к тебе относятся таким образом. Со мной японцы могут не соблюдать свои правила, могут заплатить за меня, хоть я и старше и сам пригласил. Они не унижают открыто, они просто не считают меня равным.

Японцы могут унижать очень тонко. Есть такое понятие идзивару — что-то типа буллинга, разве что без физического насилия. Над коллегой в офисе издеваются, нагружая его невыполнимым объёмом работы, либо дают совершенно глупые и унизительные задания. Попавшему в опалу школьнику пишут на парте обидные слова: «урод», «толстуха», «дылда» и тому подобное. Ученик, обязанный следить за чистотой своей парты, эти надписи каждый день стирает. Надписей становятся больше. Потом они появляются на доске, в шкафчике для сменной обуви, в домашнем почтовом ящике. Одними надписями дело не ограничивается: могут как бы случайно пролить на сменную форму стакан воды. Случайность, повторяющаяся изо дня в день, превращается в планомерное, неторопливое и хладнокровное психологическое уничтожение.

Есть вещи и похуже, когда ученика могут месяцами игнорировать всем классом. Будто его не существует. Каждый день жертва обнаруживает на своей парте цветы или пиалу риса с воткнутыми в него палочками — так делают подношения мёртвым. Для японцев, крайне социальных людей, подобное отношение и есть смерть. Нет ничего хуже, чем быть изгнанным из общества. Взрослые жертвы идзивару часто кончают жизнь самоубийством. Детей же обычно переводят в другую школу.

Думаю, Сузуки очень страдал, так как хотел быть таким же, как и все, но ему не позволяли. И у него не осталось иного варианта, кроме как быть другим. В цивилизованной стране с высочайшим уровнем жизни, с умными унитазами и сейсмоустойчивыми небоскрёбами, в стране, где всё делают для людей. Только не для всех людей.

Как называется маленький столик в японии

Маркарьян С. Б., Молодякова Э. В

Праздники в Японии: обычаи, обряды, социальные функции

Праздник — неотъемлемая часть жизни человека. Ему издавна было присуще желание отмечать то или иное событие личной, семейной или общественной жизни определенными ритуалами или церемониями. Праздник-?это многогранное общественное явление. Отражая жизнь отдельного человека и общества в целом, он способствует формированию духовного склада человека и становится социально-культурной ценностью общества. Другими словами, праздник — это сплав многих сторон духовной жизни народа.

В истории праздников в известной мере отражаются политические и социально-экономические особенности развития общества, а также интересы и стремления отдельных, классов и слоев этого общества в ту или иную эпоху. Изучение многовековой истории праздников свидетельствует о том, что, выполняя социальные функции, они в значительной степени носили классовый характер. Одновременно праздник всегда объединял людей, помогал им преодолевать чувство одиночества, изолированности, отчуждения, в известном смысле он сплачивал разные слои народа. Именно эту сторону праздника умело использовали господствующие классы.

Трудно, пожалуй, найти страну, где было бы так много праздников, как в Японии. Если перелистать страницы японского календаря, то увидишь, что на каждый его день приходится какое-нибудь торжество: или общенациональный фестиваль, или местный городской праздник, или земледельческий ритуал, или праздник какого-то храма, или просто ярмарка.

Этот аспект жизни японского народа освещался в нашей стране русскими и советскими учеными в трудах, посвященных истории и культуре Японии: Д. Позднеевым, Н. И. Конрадом, А. Е. Глускиной, С. А. Арутюновым, Г. Е. Светловым, М. В. Крюковым, Р. Ш. Джарылгасиновой, Г. Б. Навлицкой и др. Однако специальных монографий, раскрывающих весь комплекс проблем, связанных с ролью и местом праздников в жизни японского общества, не было. Данная работа представляет собой первую попытку заполнить этот пробел.

При выборе структуры работы авторы исходили из необходимости показать эволюцию праздника как составной части традиционной культуры, выявить происхождение, понятие, содержание, атрибутику и социальные функции праздничных действ японцев. Поскольку праздники исторически непосредственным образом связаны с календарной обрядностью, авторы сочли целесообразным дать читателю представление о традиционном японском календаре.

В работе праздники сгруппированы по их содержанию и функциям, которые они выполняют в обществе. Новогодний праздничный комплекс у японцев, как и у других народов Дальнего Востока, является одним из основных праздников, поэтому ему уделена целая глава. Отдельная глава посвящена земледельческим обрядам японцев, одним из самых древних и давших начало многим другим праздничным действам. Заслуживает особого внимания, по мнению авторов, и специальное рассмотрение культа природы, свойственного японцам и нашедшего отражение в сезонных праздничных ритуалах. Из большой группы праздников, в той или иной степени посвященных детям, были выбраны наиболее популярные и те, которые выполняют функцию социализации, т. е. приобщения детей и подростков к жизни общества. Большое место в японских праздниках занимают фестивали, связанные с отдельными эпизодами истории страны. Эти праздники, как правило, локальные, но некоторые из них имеют общенациональное значение. Поэтому и они нашли отражение в работе. Говоря о японских праздниках, нельзя обойти молчанием нерабочие дни японского календаря. В них проявились, с одной стороны, демократические завоевания японского народа, а с другой — целенаправленная социальная политика правящих кругов.

Авторы сочли своим долгом дать краткое описание источников и литературы о праздниках японцев, отдавая тем самым дань уважения тем, кто занимался изучением этой проблемы.

Настоящая работа не претендует на исчерпывающее раскрытие такой сложной и многогранной темы, как праздники в Японии, но авторы надеются, что она сможет в какой-то степени осветить этот важный аспект духовной жизни японцев и позволит лучше понять нашего дальневосточного соседа.

Глава 1. Праздник — элемент традиционной культуры японцев

Социокультурное значение праздников

В духовной жизни японцев, как и народов других стран, большое место занимают праздники с их многообразием обычаев, обрядов, церемоний и ритуалов. Праздники сочетают в себе все, что накоплено в культуре народа, отражают историческую жизнь определенной общественно-экономической формации и в известной мере формируют духовный мир нации. Праздник — это не просто торжество, красочное карнавальное шествие, танин, песни и повод повеселиться, а сама история и культура народа, с его богатыми традициями. Важную роль в праздниках играют социально-психологические факторы, религиозные обычаи и обряды, нормы взаимоотношений между людьми, фольклор. Отражая важнейшие социальные связи поколений, их представление о мире, праздник сохраняется как этнокультурная традиция. Весь обрядово-праздничный комплекс составляет значительную часть современной этнической культуры народа.

Праздник — явление всеобщее и постоянное. "Праздник — первичная и неуничтожимая категория человеческой культуры. Он может оскудеть и даже выродиться, но он не может исчезнуть вовсе", — писал автор классических трудов по теории культуры М. М. Бахтин [6, с. 300].

Но, несмотря на общечеловеческий принцип, праздник носит, как уже говорилось, социально-классовый характер, обладает определенной идейной направленностью, отражая тенденции борьбы добра и зла, культурный антагонизм классового общества. Для большинства людей праздник является возможностью уйти от забот повседневной жизни, своеобразной коллективной психологической разрядкой. По образному выражению М. М. Бахтина, "это — временный выход в утопический мир" [6, с. 300]. В то же время праздник несет и большую идеологическую нагрузку, и многообразные социальные функции, которые тесно связаны друг с другом. Именно во время праздника особенно активно проявляется культурная инициация и социализация личности, поскольку с детского возраста открывается возможность участвовать в коллективных действиях.

Праздник выступает как средство объединения людей, возобновления определенных общественных связей, выполняя коммуникативно-интегративную функцию. Без праздника, очевидно, человек почувствовал бы себя отчужденным, одиноким, изолированным от общества. Праздник — явление коллективное, он организует большие массы людей самых различных возрастов, разных профессий и социальных слоев общества, создает "как бы единое народное целое" [6, с. 276].

Во время праздника люди принимают участие в различных обрядах, шествиях, соревнованиях. В это время двери домов открыты для гостей — родственников, знакомых и даже незнакомых людей. В праздник люди позволяют себе определенные излишества в еде, одежде, украшении жилища и улиц. Более того, создать в праздничные дни небудничную атмосферу считается долгом каждого. Все поздравляют друг друга, желая всех благ, обмениваются подарками, шутят и веселятся. Праздник зачастую бывает лишен всякого практицизма и утилитарности. При этом во время праздника осуществляется связь не только живущих поколений, но и существовавших на протяжении всей истории народа.

В празднике отражается и ценностная ориентация человека в мире, в котором он живет. Эта ценностно-ориентационная функция праздника, несущая политико-идеологическую нагрузку, очень важна для социализации общества. Она отражает изменения социокультурных ценностей общества. Поэтому праздник является одним из орудий воспитания молодежи в духе национальных традиций. В антагонистическом обществе господствующие круги всегда стремятся использовать этническую общность народа, народно-праздничную систему образов, чтобы навязать ему свои узкоклассовые интересы, выдавая их за общенациональные. В частности, эти круги способствуют распространению и укоренению праздников, которые служат укреплению их позиций, и выступают против тех, которые могут поколебать существующий социальный порядок.

Как называется маленький столик в японии

О, детство! О, Лялин! О, дом номер 7! О, наше счастливое детство.

Сраженье у крана, скандал у плиты, пять примусов, господи-светы!

На стульях клопы, в коридоре коты, и очередь у туалета.

Рогатка, чернильница, письменный стол, три голубя на парапете.

В трамвае — на буфере! В лучшей из школ, и папа на мотоциклете.

На кухне, на лестнице, в лучшей из стран, в счастливой и самой свободной?

И очередь у туалета, и кран

Из книги второй "Стихи и рисунки. Диалог" Папа держит меня на руках, и я срываю ягоды прямо с ветки вишневого дерева. Позднее выясняется — вишневый сад был в Удельной , где родители вторично сняли дачу в 1924 году. Это второй дом в сторону Быково от церкви. Мне было два года. Москва. Лялин переулок, дом *7, квартира 15. См. фото 006

Мама готовит мне и моему брату Вите "гоголь-моголь" — сырые взбитые яичные желтки с сахаром. Это вкусно. Ложка. Рыбий жир. Это отвратительно, мама насильно вливает мне его в рот, меня тошнит. Я и Витя . Мы по очереди ударяем молотком по мраморному подоконнику. Смысл — у кого получится звонче звук. Вдруг угол подоконника отваливается. Вечером папа пытается узнать, почему и кто из нас это сделал, но мы не выдаем друг друга, молчим. Папа снимает ремень, символически шлепает нас по очереди, это не больно, но очень обидно, какое-то безвыходное положение.

Чердак и кошки. Это о жестокости. Мальчишки ловят бродячих кошек и сбрасывают их с крыши четвертого этажа нашего дома. Кошки падают на ноги и убегают, одна из кошек разбивается. Невыносимо жалко.

Мама на кухне моет меня в корыте. В глаза попадает мыло и я кричу. На кухне громадная плита с двенадцатью конфорками. Квартира наша коммунальная. Кроме нас две семьи — Богомоловы и Жуковы. Я кричу, а Богомоловы и Жуковы у плиты смеются. Плита дровяная. Кто-то забывает закрыть задвижку в дымоходе, и я угораю. Парового отопления еще не было тогда. Все печки в квартире, для каждой комнаты своя, и плита на кухне отапливались дровами. На дворе был кирпичный сарай для дров.

У каждой семьи была своя комната для дров, своя дверь со своим замком. Папа на телеге, запряженной лошадью, привозил дрова . Однажды я, пока папа и возчик сгружали дрова, сзади забрался на телегу, лошадь рывком потянула телегу и я упал, ударился затылком о булыжник, и потерял сознание, и папа на руках черным ходом заносит меня в квартиру. У меня сотрясение мозга. Мне четыре года.

Вечером мы всей семьей греемся около нашей кафельной печки. Топится она со стороны коридора. В топящуюся печку мама вставляет котелок, получается шарлотка — самый вкусный в моей жизни пирог. Мы сидим у печки, греем спины, а папа или Клара , иногда по очереди, читают нам книжки, так как Вите уже десять лет, то это что-то серьезное: Пушкин, Жуковский, Лермонтов, Тургенев. Мне четыре с половиной года, но я слушаю с увлечением, хочется узнать, что будет дальше, и я учусь читать. Происходит это очень быстро. Пяти лет я уже свободно читаю книги. А Витя читать не любит, но слушает напряженно, я чувствую себя востребованным, и, по его просьбе я пересказываю своими словами все, что читаю. А читаю я журналы, которые выписывает для нас папа. Это — "Вокруг света" и "Всемирный следопыт" , и, самое замечательное, — это собрания сочинений, прилагающиеся к "Всемирному следопыту": собрание сочинений Жюля Верна, Майн Рида, Джека Лондона. А в самом журнале — Конан Дойль — "Маракотова бездна", А.Беляев — "Человек Амфибия, Виктор Гюго -"Человек, который смеется". И вот — типичная картина. Третьеклассник Витя, увлеченный радиотехникой, сидит у окна и изготовляет сначала детекторные приемники, потом ламповые, рядом с ним два или три его товарища, как правило, это Юз Френкель — младший брат известного в те годы поэта Френкеля , Сергей Захаров и Леонид Соломатин , а я лежу в своей, еще детской, кроватке, только в сетке проделана громадная дыра, через которую я влезаю, и вылезаю и, либо читаю, либо рассказываю из только что прочитанного. Витя кончает мастерить, и они играют в шахматы, они меня научили и этому, так что, если их трое, то я — четвертый, играю с кем- нибудь из них (запасной игрок). Папа болен туберкулезом . В диспансере на Покровском Бульваре ему делают пневмоторакс, вдувают в легкие воздух. Я его провожаю, сижу в коридоре и волнуюсь. Каждый день, утром, с четырех лет меня ведут в детский сад. Мой детский сад , который называется "Друг детей", расположен в Хохловском переулке. Отводит меня в детский сад наша домработница, моя няня Надя . С шести лет отводит меня папа, оставляет меня там, а сам идет на работу сначала в Московскую таможню , а потом в ЦКК РКИ . Надя одинокая девушка, и живет у нас с моего рождения до семи лет. Папа выхлопотал для нее маленькую комнатку — бывший квартирный чулан с окном на кухню, и постоянную московскую прописку. В чулане у нее кровать, сундук, маленький столик с керосиновой лампой и самоваром. Я очень любил приходить к ней. Она разрешала мне копаться в ящике ее стола. Что там было не помню, помню только, что было интересно.

А в нашей комнате, напротив кафельной печки, на папином письменном столе стоял чернильный прибор с бронзовыми якорями и настоящий артиллерийский снаряд, а в углу каждые полчаса отзванивали старинные мозеровские башенные часы. Однажды мы играли в прятки, я спрятался за часы, а когда Витя меня нашел, я неловко повернулся и часовая башня рухнула на пол и раскололась на две части, по всему полу разлетелась деревянная инкрустация, образовывавшая корону вокруг циферблата, стрелки слетели, маятник был сломан пополам, часовая пружина лопнула. Витя ушел в школу, а я, потрясенный и бесконечно виноватый, ждал маму и папу.

Видимо, горе мое было настолько велико, что родители испугались не за часы, а за меня, я плакал, папа утешал меня, а мама спекла шарлотку. Часы через несколько дней починили.

До 1928 года, каждое утро за папой приезжал мотоциклист. Мотоцикл был трехколесный, с коляской. Я провожал папу на работу. Он сажал меня рядом с собой в кабинку и довозил до Покровки. Обратно я шел пешком мимо больших чанов, в которых разогревали асфальт. Под каждым чаном горел костер. Асфальтом заливали Лялин переулок и наш двор. К вечеру асфальт в чанах затвердевал, но оставался теплым, и ночью в них спали беспризорники . Когда асфальтом залили наш двор, дети из числа которых я помню только девочку Майю , начали играть в классики. С девочкой Майей я дружил. Однажды она, когда родители были на работе, а Витя в школе, пришла ко мне с клизмой и упорно хотела мне ее поставить. Позже мы оказались в одном классе, но про клизму никогда не вспоминали. В классе мы были, как чужие. А Витя научил меня делать приемники. Но пора написать о другом.

Папа и его друзья. С 1920 года папа работает начальником товарной бухгалтерии Московской таможни и учится на вечернем отделении факультета международных отношений Московского университета . Он восстановлен в партии. (В 1918 году за служебный проступок был исключен из рядов ВКПб в городе Саратове и приговорен к расстрелу . Девять месяцев просидел в одиночной камере Саратовской тюрьмы , каждый день ждал казни, был освобожден по амнистии в 1919 году . Вышел из тюрьмы с двусторонним туберкулезом легких. Переезжает в Москву, женится на вдове брата и усыновляет своего двухлетнего племянника Витю .

Мама работает сначала курьером в ВСНХ , потом секретарем члена ЦК ВКП(б) А.П. Брыкова , потом секретарем и курьером наркома С.С.Лобова . Как выдвиженку, направляют ее учиться в Промышленную академию имени Сталина , которую она заканчивает с дипломом инженера-станкостроителя в 1936 году. У мамы в Москве были двоюродные сестры, которых я не знал, а своих друзей у нее в те годы не было. А у папы было много друзей и самые близкие — это его однокурсники по университету. Всем мужчинам было по двадцать пять тридцать лет. Два или три раза в неделю они, да еще и их друзья и жены, собирались у нас, обменивались мнениями о политическом положении в стране и за рубежом, в науке, в литературе, и безудержно веселились, пели, плясали, как из рога изобилия следовали за воспоминаниями воспоминания, за анекдотом анекдот, потом бесконечные сопоставления — кто, когда в годы революции и гражданской войны где был, пили, ели, расходились по домам утром.

Молодые, талантливые, дерзкие мечтатели. Дружбу свою они сохранили до конца жизни. Атмосфера веселья, востребованности, веры в будущее несомненно оказала влияние на формирование в детстве моего и Витиного характеров.

К сожалению, в 1937 году был расстрелян наш посол в Японии Галкович , его жена Нина Галкович — русская красавица, в которую влюбился принц, почти тридцать лет провела в лагерях. Папу спасло от гибели его исключение по ложному доносу в 1934 году из партии. Американовед, красный профессор Каплан, (литературный псевдоним — Лан) , в тюрьмы и лагеря попал после войны. Кто-то из его студентов донес, что он ежедневно в Алма-Ате слушал передачи "Голоса Америки", его пытали, требовали, чтобы он рассказал все о шпионском центре во главе с академиком Варгой . Но это особая история, возникшая в 1949 году, двенадцать лет спустя.